3 мая в Ереване полицейские задержали 17-летнего Ярослава Иноземцева. В России его приговорили к бессрочному принудительному психиатрическому лечению за якобы подготовку к скулшутингу. К вечеру того же дня молодого человека отпустили. Корреспондент «Протокола» Алёна Лакомкина поговорила с матерью Ярослава и расспросила её о деталях произошедшего.
Юля, расскажи, пожалуйста, о себе. Чем ты занималась до того, как случилась история с Ярославом?
Привет. Меня зовут Юлия, я мама Ярослаа Иноземцева. До истории, приключившейся с моим сыном, я работала, ухаживала за своей бабушкой, занималась воспитанием сына. Ну, жила обычной семейной жизнью.
Твой сын увлёкся панк-субкультурой. Как ты на это отреагировала, когда узнала?
Я понимала, что он подросток. Это увлечение временное. Поэтому ничего плохого я в этом не видела.
А вот как он именно самовыражался? В то время, когда он стал панком.
Он слушал песни Егора Летова из «Гражданской обороны», «Король и шут». Потом он отпустил себе волосы, делал ирокез, красил в разные цвета. Он изучал DIY-культуру. Делал нашивки разные на вещи. Жилетка у него была интересная, кожаные косухи. То есть, полностью увлекался панк-рок культурой.
Расскажи про то, как ты узнала об уголовном деле.
Ну, у нас были обыски, а потом завели уголовное дело.
А как это приключилось вообще?
Ну, как-то утром нам в дверь постучали. Сказали, что сантехники и мы открыли, а там оказались не сантехники. Оказались фсбшники в касках, в масках и с автоматами. Ну и вот так все закрутилось, началось. И так завели уголовное дело. Задержали Ярослава 11 июля 2020 года. 12 июня, в День России, уже состоялся суд по мере пресечения, его отправили в СИЗО.
А как вели себя сотрудники при обыске? Что они делали?
Отвратительно. Они ходили все, их было много, по разным комнатам. Я за всеми уследить не могла. Я была полураздетая. Телефоны у нас отобрали. Бабушка была напугана. Они ходили в обуви. Кто-то смеялся, кто-то наезжал, кто-то пугал, заставлял Ярослава давать свои пароли. Ну, по разному себя вели. В среднем было страшно, но не так, чтобы прям ой.
А что они в итоге изъяли у вас?
Они изъяли у Ярика самодельную петарду, его панк-одежду. Нашивки, где там написано было «анархия», там про Путина что-то, про власть, потому что это часть субкультуры панк — протест. Потом они изъяли бутылки с бензином, которые они потом называли «коктейлями Молотова» уже в судах, но их изъяли из состава преступления, потому что это не «коктейль Молотова». Забрали инструменты, которые у нас были, потому что к комнате примыкает лоджия с инструментами. Забрали молоток, который так и не вернули. Шурупы, гвозди. И сказали, что якобы это всё ему нужно было для использования. Хотя это были обычные инструменты, которые хранятся на лоджии практически в каждой российской семье. Потому что квартира у нас небольшого размера и лоджии как раз служат как сарайчик.
Вы потом узнали, что в самом деле Ярослава есть показания одноклассника. Можешь рассказать эту историю? Что за показания?
В этот день, когда у нас были обыски, прошли обыск у яриковых друзей. Один из них — одноклассник Дмитрий. И у ещё одного друга. И этот Дмитрий был окружен сотрудниками УФСБ, когда нас привезли в следственный комитет, не здоровался с нами, вел себя нагло, а потом, после его слов как раз Ярослава забрали ИВС. Он сказал, в этих показаниях, что якобы Ярослав ему в каком-то году говорил: «А давай подорвём в школу». Потом показания этого мальчика менялись всё в худшую и худшую сторону. Он всё выдавал, выдавал, выдавал показания. Там были третьи, четвёртые его показания.
Ярослав с этим мальчиком дружил?
С этим мальчиком не просто дружил, это был его друг. Этот мальчик был изгоем в школе. Это была третья его школа. С ним никто не дружил, потому что мальчик сам по себе может, и неплохой, но он хотел как-то самовыражаться, подставляя других. И очень много врал. Это тоже подростковое. Хотел показаться круче, что он там был за границей где-то. На самом деле он из очень бедной многодетной семьи, у которой пустой холодильник и тараканы. И всё время приходил к нам. Практически у нас жил до вечера, потому что ему нечего было дома кушать, и мы всегда его угощали, кормили, ему нравилось вообще у нас быть.
Ярослава позже в институте Сербского признали невменяемым. Каким образом это произошло? Что вы об этом думаете?
Да, после того, как сделали экспертизу его самодельной петарды. То есть, изначально они его обвинили в приготовлении к убийству двух и более лиц, якобы одноклассника и завуча. А потом провели экспертизу и по экспертизе этой петарды оказалось, что это петарда может взорвать только деревянный ящик или сопоставимый предмет с ним. То есть, она не может убить ни двух, ни одного человека. Но они подумали над своей ошибкой и как бы по незнанию стали давить на нас. Сначала, чтобы вину признал.
Ярослав не признал вину, и тогда следователь сказал: «Всё равно по-любому ваш сын сядет. Это будет не менее 10 лет на малолетке. А там очень контингент специфичный, дети из неблагополучных семей. Поэтому я вам так хочу помочь. Есть возможность признать его невменяемым для этого дайте, пожалуйста, такие-то показания. После этого, как его признают [невменяемым], мы уберём с него статьи. Он полгодика полежит в психушке, мы его отпустим, и все будет хорошо». Вот на это мы и пошли. Когда он ехал в Сербского, мы уже знали, что он будет невменяемым.
Вот его признавали невменяемым, у него были какие-то диагнозы?
У Ярослава официального диагноза не было. У него стоял под вопросом диагноз. Для того мы его переводили на индивидуальное обучение на дому. И чтобы его перевести туда, нужно было сходить к психиатру, поскольку у него было нарушение речи с детского возраста. У него был логоневроз — заикание. То есть он стоял на учете. Это обязательно у детского психиатра и невролога. Ходил в специализированный детский сад для детей с тяжелыми нарушениями речи. Естественно, речь у него выправилась, но в школе у него были проблемы с успеваемостью, он медлительный. У него была дислексия, он неправильно писал, неправильно что-то выговаривал. И мы наблюдались там у психиатра детского. Поскольку он не успевает и отвлекает весь класс, нам предложили индивидуальное обучение на дому. Мы переводились на него очень часто, школу он почти не посещал. Это был первый класс и, по моему, пятый класс, а остальное всё время он проводил дома, либо учителя к нему ходили, либо он отдельно приходил в школу, занимался с учителями по индивидуальному графику.
Сначала ставили диагноз ЗПР, то есть задержка психо-речевого развития. Потом этот диагноз убирали. Он убирается на раз два. Но, с 12 лет такой диагноз уже было поставить нельзя. Это запрещено. Поэтому ему поставили под вопросом диагноз — вялотекущая шизофрения, шизотипичное расстройство под вопросом. Причем меня врач заверила, что я этот диагноз как закончит он школу, уберу на раз-два. То есть, диагноз был под вопросом, лечения он никакого не получал. Просто для индивидуального обучения на дому, он был зашифрован диагноз. То есть, о нем никто не знал, всё было нормально.
Ты лишилась работы из-за этого уголовного дела. Расскажи, как это произошло.
В день обысков я должна была заменить сменщицу. У нее умер брат. Я должна была открыть магазин в 10 утра. Но поскольку у нас было задержание, я это сделать не могла, я попросила других девочек, меня заменить, никто не смог. Я просто не вышла, не открыла магазин, мне стала звонить начальница, стала на меня кричать. Я стала говорить, что у нас ФСБ. Она говорит: «Ты уволена, какое ФСБ?». Стала на меня кричать, повышать голос. Я просто села заплакала. Это все видел следователь и все остальные. И она мне сказала: «Приходишь завтра, пишешь заявление на увольнение». Меня даже выслушать не захотели. Им проблемы не нужны и просто меня уволили.
А как двигалось дело Ярослава? И когда его освободили из СИЗО.
Дело практически никак не двигалось, никаких следственных действий не проводилось. Он просто тупо сидел в СИЗО. Там следственные действия — это очная ставка с его другом была, на которой друг его в глаза, вместе с его мамой, нам не смотрели. Они смотрели в сторону, в потолок, в пол, но ни разу в глаза нам не посмотрели. Ярослав был пристёгнут наручниками, потому что ему было обидно, что друг его врёт, оговаривает его. Он хотел прямо встать и ударить его, но он был пристегнут наручниками. Вот это было следственное действие, и несколько [ещё]: вызывали эту экспертизу проводили, потом экспертиза [института] Сербского. Но практически дело было тухлое, оно не велось. Он просто сидел в СИЗО, его давили: «Признай вину, признай вину, признай вину, признай вину». Следователь тоже [говорил]: «Пусть признает вину, пусть признает вину». Но её никто не признавал. И после того, как его признали невменяемым, кстати, дело переквалифицировали на терроризм. Потому что они поняли, что этой петардой убить никого нельзя. А терроризм — это акт запугивания. Невменяемому человеку предъявили статью, хотя невменяемым ни предъявить, ни вменить, ничего нельзя. То есть там нарушение на нарушении.
Сколько в итоге он провёл в СИЗО?
В СИЗО он провёл чуть больше года. Это тоже нарушение. Мы [это] тоже фиксировали, но нас не услышали, не увидели, не заметили.
Помимо того, что он был в СИЗО, он ещё, я знаю, был в психиатрической больнице.
Его туда отправили. Причем это было не лечение, а мера пресечения, то есть содержание в психушке. Хотя такой меры априори не существует. Нету такой меры «содержание в психушке». Он просто там находился. И как раз там врачи, в этой психушке, опровергли и экспертизу Сербского. Написав, что у него никаких заболеваний нет, что он адекватный, активный, послушный, рисует, играет, читает. И эта экспертиза послужила тому, что его отпустили домой под запрет определенных действий по запросу ростовского судьи.
Сколько он пробыл в больнице?
Потом он был дома. У нас там такая длинная история была. Об этом объяснять долго не хочется. Потом его опять забрали в СИЗО, потом выпустили, потом опять отправили в другую психушку. В общей сложности он пробыл в психушке пять месяцев. Чуть больше года в СИЗО, пять месяцев в психушке и год с запретом определенных действий. Это с электронным браслетом. Нельзя было выходить в ночное время, пользоваться интернетом, соцсетями, посещать свою школу и общаться со свидетелями по делу.
В итоге, значит, он пробыл где то 2,5 года в таком аду.
Скоро уже будет практически три года.
Ну и расскажи о последнем суде. Когда ему избрали новую меру пресечения.
Последнее — это была апелляция. Последний суд. Это нам пришлось уехать в город Ростов-на-Дону с браслетом. Мы снимали там квартиру, и суды у нас шли не в Волгограде, а в Ростове, потому что это военный суд, который рассматривает дела о терроризме. Там Ярослав закончил, наконец, лицей получил аттестат [за] девять классов. Спокойно мы там жили. Там очень классные учителя в лицее, завуч, директор, психолог. Очень помогали, дали характеристику инспекторы ПДН, замечательные инспекторы ФСИН. То есть, отнеслись к нам по человечески. Нам всячески помогали, поддерживали. В Ростове было классно. И ребята-активисты, которые нам помогали. В Ростове у нас полгода длились судебные заседания.
Там вызывались свидетели по делу. Это учителя, это одноклассники, которые давали совершенно другие показания, которые были изначально, как под копирку у следователя. А это были совсем другие показания, многие отказывались. У нас признали мальчика потерпевшим, они с отцом сказали: «Потерпевшими себя не признаём». А завуч сказала: «Я узнала, что якобы меня хочет убить Ярослав от следователя, меня следователь напугал». Претензий к нам никаких не имеют.
Ещё был такой интересный момент в предпоследних заседаниях мы вызвали эксперта Сербского. Мы их вызывали несколько раз, они не являлись. Один уволился, другой заболел. И, в общем, одна из них явилась. И мы задали вопрос. Ярослав сидел уже с аттестатом свежеполученным. Это было как раз перед приговором. И адвокат задал вопрос: «А вот вы пишите, что Ярослав не обучаем. Он не обучаем?». Она говорит: «Да он не обучаем» и говорит, что он болен, что он не обучаем, а он сидит с аттестатом. И нам просто смешно это всё было видеть. Мы просто улыбались, еле сдерживали смех. Она, может быть, даже и не помнит, о ком речь, потому что через них многие проходят. Ну, вот в таком духе. После этого мы потребовали следующее заседание повторную экспертизу. Но судьи сказали нет, мы завтра вынесем решение. Адвоката не было на решении. Он надеялся до последнего. Он очень переживал за нас, потому что это дело коснулось его близко. У него тоже дети и есть подросток, сын. Он просто говорит: «Я не понимаю, если бы мой сын оказался за решеткой, вёл бы он себя так стойко и спокойно, как Ярослав. Ни разу не заплакал». Говорил, что люди ломаются, а ребёнок не сдался.
На приговоре нас пришли поддержать активисты. Ребята, мы уже на тот момент приехали в Волгоград и просто приехали на заседание. Ну и приговор. Мы стояли молча, сжимая зубы, когда они сказали приговорить к принудительному лечению в стационаре спецтипа. Мы не заплакали, мы не закричали. Нам сказали: «Всё понятно?». Мы сказали: «Всё понятно». Судья сказал, что пока приговор не вступил в силу, езжайте домой в Волгоград и ждите апелляцию. Ты общественно-опасный для себя и окружающих, уезжай и гуляй полгода до апелляции. Ну, это просто логика замечательная, конечно.
Мы уехали, расстроенные. На апелляцию у нашего адвоката были большие надежды, хотя нам многие подсказывали: «Нужно уезжать, нужно уезжать. Что вы ждете?». Но мы поступили по-другому. Ярослав поступил учиться в колледж очно. Общественно-опасный. Вместе со всеми. По специальности аддитивные технологии. Это похоже на IT. Что-то с этим связанное, моделирование на 3D-принтере. И ходил очно со всеми учиться в колледж, который находится возле дома нашего. Потом пришло время апелляции. У адвоката была такая тактика: если Ярослав будет аккуратно пострижен, если у него будет белая рубашечка, если он будет говорить по-другому: «Это был протест ради протеста. Я был глупый подросток, а теперь я поддерживаю режим нашего президента. Понимаю, что он прав». Ярославу это было очень тяжело. Он возмущался, но наш адвокат в это верил, что сжалятся над ним, его отпустят. И что он учиться поступил мы характеристику с колледжа запросили. Апелляция длилась у нас три часа. Адвокат был в Москве, это московский военный апелляционный суд, город Власиха. А мы были с Ярославом по видеоконференцсвязи через Волгоградский гарнизонный суд. Мы были не услышаны. Приговор в апелляции остался в силе. Но, Ярослава из зала суда никто не забрал. Постановление нам не вручили, потому что его должны были по почте вернуть. Браслет для этого электронный сломался. У Ярослава не было на ноге браслета. И мы поехали домой. После этой апелляции приняли решение уезжать.
Расскажи подробно, как ты приняла решение уезжать. Было ли это легко и просто, что то делала? Как вы разговаривали с бывшим мужем на эту тему?
Я плакала. Я не хотела уезжать, потому что я за три года устала, и мне нравится мой дом, мои цветы, мои животные. Я очень люблю свой дом, свою квартиру, свое жильё. И только, казалось бы, жизнь начала налаживаться, надежда на апелляцию, а тут все рухнуло. Конечно, я не хотела уезжать, но Ярослав говорит: «Мама, куда деваться?» Я: «Да, сын. Поехали». Это решение далось тяжело, но очень быстро. Мы взяли его дело, которое килограмм на пять. Немного вещей в сумку на двоих и погнали.
Сначала вы уехали в Казахстан.
Я, к сожалению, не могу рассказать свой путь по понятным причинам. Но в Казахстане мы были тоже.
Хорошо, мы поговорим сейчас про то, где мы находимся. Что происходило в Армении? Вот вы приехали в Армению и что вы делали, чем планировали заниматься, где вы жили?
Мы прилетели в Армению, нас встретили наши замечательные друзья, которые нас давно поддерживают, нас знают. Они тоже оказались по понятным причинам в Ереване. Они уже здесь год живут. Они нас встретили, помогли нам оформить сим-карты, мы у них два дня переночевали, искупались, нам немного рассказали. Но мы, конечно, не очень понимали после перелета, что к чему. А потом нам помогла очень хорошая организация. Я не знаю, можно ее называть? «Ковчег». Она предоставила нам шелтор. Он изначально предоставлялся на две недели, а потом предполагалось, что человек должен устроиться на работу, найти себе жильё. Но поскольку нам всё это очень тяжело далось, и мы с Ярославом вдвоем, и мы в шелторе задержались. Там замечательный у нас был руководитель Дарина, администратор Алёна, которые нам помогали, которые разрешили нам пожить и остаться. Мы больше месяца прожили в шелтере от «Ковчега». Жили дружно, как большая семья релокантов. Всё было неплохо. Чем планируем мы тут заниматься? Мы планируем здесь оформить гуманитарные визы. Просто наше дело усложняется тем, что у нас нет загранпаспортов. Ну, всё это можно, но сложно.
Третьего мая к вам ворвались полицейские. Вообще, почему задержали Ярослава? За что? Был ли обыск? Расскажи про вчерашнюю ситуацию подробнее?
Да, вчера мы утром проснулись от стука в дверь. Опять это событие как три года назад, стук в дверь. Ну, правда, не семь утра и не сантехники. Стучала женщина. Мы подумали, что принесли коммунальные платежи. Дверь открыли, всем руки заломали и сказали: «Полиция, вы в международном розыске». Нам не показали никаких ни бумаг, никаких ни документов. А в принципе было не особо страшно, но как то непонятно. Обысков никаких не было. Забрали телефон Ярослава, попросили документы, сказали собраться и проехать в отдел. Мы поехали.
Там были сотрудники, как местная ФСБ, и сотрудники уголовного розыска. Они извинились за столь, как они посчитали, жёсткое задержание. Хотя по сравнению с Россией, это не жёсткое. Просто руки заламывали. Не кричали, не матерились, вели себя корректно, ничего не ломали, не били, не крушили. Нигде не ковырялись. Просто они объяснили ситуацию, что им позвонили с волгоградского ФСБ и указали наш адрес. Сказали: «Здесь скрывается особо опасный террорист, который у вас в Ереване тоже может что-то подорвать». Они не знали, что это обычный мальчик. Они беседовали с нами, угощали кофе, печеньем. То есть, вели себя предельно корректно, вежливо. И наоборот, стремились нам чем то помочь.
Как они узнали, что вы здесь находитесь?
Они меня спросили, кто такой Михаил Иноземцев? Я сказала, что это мой бывший муж и отец Ярослава. Они сказали, что вас сдал ваш бывший муж и показали [фотографию] окошка. Ярослав с окошка папе снимал, где он живёт. Сказали, что он работает с сотрудниками ФСБ, сливает им всю информацию. А он как раз интересовался у Ярика последнюю неделю, где мы живём. Да, это сделал мой бывший муж, к сожалению.
А почему он это делал? Какая была у него мотивация?
У мужа была мотивация в том, чтобы вернуть меня любыми способами, чтобы я жила рядом с ним. У него довольно деспотичный характер. Он очень… такой собственник. Любит, чтобы все ему подчинялись, делали, как он скажет. Он любыми способами пытался меня вернуть в Россию. Он думал, если сына депортируют, то я приеду с ним.
Он как-то угрожал тебе?
Да, конечно, угрожал мне. Вон полный телефон скриншотов. Угрожал очень сильно.
Что он говорил? Если тебе не трудно сказать.
Нет, мне не трудно. Во-первых, он меня все время обзывает, оскорбляет разными словами, просто последними словами. [Будто], я не знаю, алкаши какие-то сидят на улице, другу другу спьяну говорят. Это первое. А второе, он мне угрожал, что он приедет, меня зарежет. Угрожал, что кислоту на лицо выльет и что я буду только его. Обещал мне порчи всякие навести. И причем якобы наводил. По моему фото. Присылал мне даже такие фотографии. В общем, он не понимает, что мы пять лет с ним не в браке. Я свободный человек, живу в свободной стране — свободной Армении. И то, что у меня с ним никаких отношений давно нет и быть не может. Вот он таким способом решил меня вернуть и сделать такую подлость. Так поступил со своим ребенком, единственным сыном.
Ну, надеюсь, хорошо, что он в Волгограде, а вы здесь вместе с Ярославом. Что сейчас с Ярославом?
Ну, Ярослав ещё отходит от стресса после вчерашнего. Конечно, у него были глаза в ужасном состоянии. Он начал заикаться вчера опять. Он как нервничает, он начинает заикаться. Он очень сильно переживал, просил у меня за все прощение, всё ему это тяжело далось. И он обрадовался, что его отпустили. И сегодня мы гулять ездили в парк, и он в себя приходит. Но всё равно он еще немного в себе.
А что говорят правозащитники? Какие перспективы у этого дела?
Правозащитники говорят, что якобы сегодня они звонили в отдел и что Ярослава депортировать Ереван не будет. Его не выдадут России, и им должны подтверждающие документы через несколько дней предоставить, чтобы уже точно. Другие правозащитники всё равно говорят ускоренно делать визу в Европу.
Может быть, что-то ещё хочешь сказать, добавить?
Я хочу добавить. Берегите себя. Берегите своих детей, любите друг друга и будьте счастливы.